прошлое: Родился летом 85-го в Фэрбанксе, откуда их семья переехала раньше, чем Джек научился ходить. Все его раннее детство родители колесили по Аляске в поисках заработка и удобного дома, однако, вплоть до развода, так ничего и не нашли. Джеку было семь, когда родители, признав, наконец свою ошибку, разошлись со скандалом, как корабли в море во время шторма. Джека, не смотря на противостояние супруга, мать забрала с собой, дочь же - на тот момент десятилетняя Хейли - предпочел остаться с папашей.
Так они переехали в Джуно - возлагая не торопившиеся себя оправдывать надежды на крупный город. Джека, с горем на пополам, определили в школу (с которой он несколько раз чуть не был отчислен), а Мадлен устроилась работать в забегаловку при заправке;
информация о персонаже: о таких как он говорят - "колония по нему плачет" - и, честно говоря, в чем-то говорящие правы. Джек всегда был трудным ребенком - вспыльчивым, своенравным, упрямым. Он был таким и до развода родителей, таковым остался и после. Только вот если прежде узда в виде грозного папаши, не чурающегося драть детские задницы за дело и впрок, была для чрезмерно свободолюбивого и непокладистого Джека хорошей отрезвляющей мерой, то с разводом родителей он, что называется, пустился во все тяжкие. Нет, он не стал плохим (да и не был таковым, если уж говорить на частоту), просто куда было слабохарактерной и ветреной Мадлен уследить за "уличным" ребенком. К тому же, если принять во внимание тот факт, что она была куда сильнее увлечена поиском нового мужчины.
Эти четыре года Джек рос как придется - воспитываемый прежде в духе "работай руками, гуляй ногами, меньше залипай в ящик, не ломай комп и учись все делать сам", теперь, оказавшись среди сравнительно домашних детишек, привыкших к уюту и благополучию, Райан, чей бэкграуд и интересы существенно отличались от интересов сверстников, просто не смог найти себе подходящую компанию - в классе, из-за бедности, неотесанности, сквернословия и отсутствия знаний в современной моде Джек быстро стал изгоем, которого, по-началу, пытались прессинговать, а затем, нарвавшись на серьезный отпор - просто начали игнорировать. Он, разумеется, ходил на бокс и занимался разными другими видами деятельности, но в конечном счете и там компании не обрел. Само собой разумеется, что подобное, в совокупности с полным отсутствием развлечений дома, гнало его на улицу. А где улица - там проблемы...
Он прибился к компании ребят постарше - точно таких же оборванцев, как и он сам. Принялся шляться с ними везде и всюду, лазить куда не положено, наблюдать за тем, за чем не следовало, делать, что не стоило. Несколько раз труперы ловили его то на воровстве, то на проникновении, то на распитие алкоголя, то еще на чем-то. Несколько раз Мадлен приходилось забирать его из отделения. Ей даже угрожали лишением родительских прав, вот только отделалась от ребенка она сама и совсем иным способом;
Это был март 1998-го - холодный, дождливый, ветреный месяц. После очередной смены Мадлен просто не вернулась домой. Она не оставила записки, не позвонила, не предупредила - растворилась и все тут, не оставив никаких следов. Копы пытались искать ее, - уже после того, как спустя почти два месяца жизни в одиночестве, Джек попался на очередной краже, - но безуспешно.
В начале мая, решением суда, Джека вернули под единоличную опеку его отца и именно таким образом он оказался в Анкоридже.

дополнительная информация: Джек сложный мальчишка. Закомплексованный, одинокий, злой. Он привык матерой провинциальной жизни и суровым, консервативным взглядам на жизнь своего отца, которые, вопреки его желанию, во многом сформировали отношение Джека к окружающему миру. Он выносливый малый, далеко не глупый (мог бы учиться хорошо, если бы уделял школе время), в общем-то работящий. Не мямля и не нытик - за словом в карман не полезет, да и трусом его назвать не получится. Одновременно неуверенный в себе и чрезмерно самоуверенный. За жизнь особо не держится - постоянно лезет в передряги, попросту не умея наслаждаться спокойствием. Стабильно доводит отца, за что часто бывает бит. Соседи и полиция о ситуации знают, но остаются на стороне родителя;

грустный

Low Light - Steve Gibbs

Натужное гудение компьютерного кулера, за долгие часы звучания, превратилось в ошибочный вариант тишины, воспринимаемой отвлеченным на более значимые вещи мозгом, как нечто данное по-умолчанию. Эдакий дефолтный вариант, на который программируется настраиваемое обстоятельствами сознание. Показатель нормы - не природный и не естественный, но взятый за эквивалент. Такой, в котором тонут все прочие, - но лишь негромкие, - звуки, такой, в котором теряется время и не находится шансов для тишины естественной, натуральной, отвлекать и перенимать на себя внимание тем, что называется ее “звоном”, такой, который задворками, быть может музыкального, слуха воспринимается как некий равномерный ритм, позволяя обычному шуму из проходящего сквозь вращаемые с огромной скоростью лопасти воздуху слышаться мелодией, простой до математического расклада.
Этот мелодия, этот ритм, в общем-то не существующий на самом деле, но от того все равно звучащий в мыслях у Виктора, легко читался по подрагивающей под стулом ноге, обутой в давным-давно стоптанный и некогда являвшийся белым, но посеревший от времени кроссовок, чье равномерное такту покачивание, подобно дерганью рукой в ментальной математике, говорило о том, что владелец этого повидавшего виды предмета обувки что-то активно запоминает и вычисляет.
На самом деле - так оно и было.
Подтянув к себе одну ногу, сгорбившись, и едва ли не уложив подбородок поверх дырки в джинсах, сквозь которую виднелась затянувшаяся кровавой коркой грязная ссадина, Вито напряженно всматривался в чрезмерно заваленный в холодную гамму монитор, на котором, разделенные манипулироемой вертикальной линией, бежали строчки программного кода, на первый взгляд совершенно идентичные.
Глаза мальчишки, давно уже покрасневшие от напряжения и неприятно саднящие, цеплялись за команды, функции и значения, сверяя попеременно показатели левого фрэйма с правым. Его лицо, посеревшее и словно бы немного отекшее, не выражало решительно никаких эмоций, кроме пробирающейся глубоко изнутри и читающейся по поникшему рту да синякам под глазами вековой усталости. Он был похож на главного героя истории о Бенджамине Баттоне, с той лишь разницей, что лицо его, выглядя молодым, таковым отнюдь не воспринималось, да и жить ему, в противопоставление главному герою, предстояло в плюс, а не в минус.
По крайней мере до тех пор, покуда он не решит иначе.
Он просидел недвижно в этой позе еще часа полтора, - не меньше, - время от времени закрывая один файл и открывая другой. Строки перед ним менялись, их значения тоже, и лишь деятельность Виктора не отличалась ни на йоту - он все так же, все с тем же напряжением, всматривался и вчитывался в код, силясь найти отличие хоть в одном знаке. Выявить хоть одну ошибку. Но тщетно. Данные были совершенно идентичны.

Значение на циферблате дешевого китайского будильника, стоявшего от него по левую руку, перевалило за половину третьего ночи, когда он, наконец-то, обратил на него внимание. Мускулы на лице Виктора дрогнули, рот скривился ни то в разочаровании, ни то в раздражении, а над дефолтной тишиной раздалось хриплое “Черт!”.

Магвар опустил вниз уже затекшую ногу, до хруста распрямил спину и потянулся на стуле, заламывая руки и затяжно, но беззвучно зевая. На пересохших глазах тотчас обильно выступили слезы, что под тяжестью гравитации моментально рухнули вниз, заструившись по щекам. Виктор спешно их вытер и подцепил пальцам лежавший вниз монитором смартфон.

“Я все проверил. Чисто. Если ошибки где-то и есть,
то точно не в присланных файлах. Пришли мне, что говорит система.
А лучше дай доступ - зайду, гляну сам.”

Короткое сообщение в чат по-имени “Тони” и Виктор снова кладет телефон на стол экраном вниз, на секундочку замирая взглядом на дате.

Тринадцатое мая.
Он и не думал, что сможет забыть так скоро.

Еще год назад эта дата была вторым по важности, после Рождества, праздником в году. День рождения своей матери Виктор любил неизменно сильнее, чем день собственного появления на свет. Было в этом что-то более значимое - доставлять радость другому, радоваться за другого, обнимать утром, целовать в висок и дарить ей какую-нибудь ерунду, на которую у него с трудом хватало накопленных денег, но которую она всегда принимала с искренней благодарностью. Было в этом что-то значимое - в понимании того, что эта женщина, - эта прекрасная, восхитительная, по-своему сложная и не всегда понятная женщина, - не просто мать в его жизни, не просто человек, который его растит, воспитывает и содержит, а та, кто является центром его жизни: его радостью, его проблемами, его помощником, его карателем, его другом. Его ответственностью.
Виктора никто не учил тому, что он в ответе за свою мать. Ему никто не навязывал этой мысли и никто подобного от него не требовал. Это ощущение пришло к нему само и теперь, спустя все эти годы, Магвар уже не мог сказать - в какой именно момент оно в нем поселилось. Оно просто было с ним. Жило под кожей словно бы всегда и обострялось в те моменты, когда рядом появлялось что-то или кто-то, кто был способен причинить Кэтрин боль.
Поэтому Виктор часто бывал немил - неприветлив, груб, и даже немного жесток с теми, кто окружал ее мать и, так или иначе, мог негативно влиять на ее настроение. Он с малых лет напряженно относился ко всем ее коллегам и воспринимал в штыки практически каждого ее ухажера. Не ревнуя, нет - но опасаясь. Ощущение, что в один момент в их жизни может появиться кто-то, кто причинит ей действительно большое зло и отнимет ее у него беспокоило Виктора сколько он себя помнил.
Так и случилось.
В том году они отпраздновали ее последний день рождения.

Вито отвел взгляд от циферблата, прикрыл веки и тихо выдохнул - воспоминания того дня все еще были слишком ярки.

Он просидел так несколько минут, - прокручивая кадры диафильма их прошлого под сомкнутыми веками, - и только после этого неспешно поднялся на ноги, вдруг ощутив, как вся пустота этого мира окружила его смертельным кольцом завязанной в удавку веревки. Словно в эту самую секунду жизнь, или что-то иное, неведомое, бессердечно заявило Виктору, что оно с ним еще не закончило.

Минутой позднее Магвар принудительно заблокировал компьютер и практически наощупь, по темноте, вышел в коридор. Не смотря на ужасную усталость и противно ноющие из-за того ноги, мальчишка понимал, что даже пара сильнодействующих таблеток, прописанных около года назад доктором, не помогут ему уснуть этой ночью. Пусть он даже сию секунду насильно уложит себя в кровать, пусть до утра не прекратится дождь, пусть он испробует все доступные ему методики расслабления - ничто из этого не принесет нужного результата.
Легко коснувшись пальцами холодного металла дверной ручки, Вито легонько толкнул ее, приоткрывая. Дорожка холодного лунного света, скользящая от невысокого окна, вырывала из мрака ночи две обнаженные фигуры, сплетенные после любовных утех, частично покрытые простыней и мирно спящие. Виктор задержал пустой взгляд на одной из них, женской. Сегодня ею была не то мулатка, не то негритянка, с длинными сильными ногами, широкими бедрами и нетронутой детьми, большой и пока еще упругой грудью.
Не испытывая ничего кроме отвращения от увиденного, он тихо закрыл за собой дверь и ушел на кухню. Здесь Виктор, наконец, позволил себе включить свет и тотчас скривился от рези в глазах.
На каменной поверхности столешницы, сравнительно нового кухонного гарнитура, одиноко покоились три пустых стеклянных сосуда: бутылка из-под рома да два стакана рядом с нею. Подойдя ближе, Виктор ухватил бутыль за горло и чуть покачал ее в руках, дабы убедиться, что внутри действительно ничего не осталось, а после, с плохо скрываемым разочарованием, водрузил ее на место.
Эта ночь, судя по ее началу, обещала стать о-очень длинной.

Не изыскав для себя более удачного варианта, мальчишка покинул дом пятнадцатью минутами позднее и, выйдя за пределы частной территории, вскочил на скейтборд, начав свой медленный спуск вниз с длинного пологого холма, на вершине которого располагался арендованный Джеком для их временного пристанища дом.
В Лос-Анджелес они перебрались, без малого, пол года назад. Срок, если так рассудить, вовсе небольшой, но отчего-то оказавшийся вполне достаточным для того, чтобы Виктор, вопреки голосу здравого смысла, умудрился обзавестись связями (и ситуациями), явно чрезмерными для двенадцатилетки. Так, опуская тот факт, что за эти неполные полгода его уже успели отчислить из одной из школ, а также то, что он вплотную подобрался к торговле всякими, не слишком полезными для здоровья препаратами, к “достижениям” Виктора можно отнести 2 задержания за кражу и 4 за нарушение общественного порядка, интеграцию во вполне серьезный преступный синдикат, занимающийся, в глобальном смысле, компьютерным терроризмом, а в случае с мальчишкой непосредственно - хищением (пусть и в примитивных случаях) персональных данных в частности, а также массу полезных, хоть и не всегда безопасных знакомств, одним из которых, к слову, Виктор и вознамерился воспользоваться этой ночью.

Джованни Кабрера - венесуэльский эмигрант с итальянскими корнями, держал на границе города небольшой дешевый бар, носивший, быть может, не самую лучшую, с точки зрения безопасности и благополучности, репутацию, но неизменно отличавшийся хорошей кухней. Бар, в общем смысле, являлся нейтральной территорией - расположенный между зонами трех враждующих группировок, он был, своего рода, могильным камнем, к которому (а в нашем случае - в который) приходили на переговоры. Месье Кабрера, стоит отдать ему должное, сумел найти грамотный подход к каждой из сторон конфликта, в силу чего те, за небольшую мзду, каждый в своей мере, огораживали Джованни от проблем с законом, образуя, тем самым, нескончаемый цикл взаимопомощи. Драки здесь редко привлекали внимание властей, посетители редко жаловались на визиты проституток, а даже если и случалось такое, что легавые устраивали налет на бар - всегда находился в верхушке штата какой-то добрый самаритянин, который помогал дипломатично замять дело. С Виктором же Кабрера свели дела его младшей дочери - юная Луиза была с Магваром примерно одного возраста и училась в параллельном классе. Так уж получилось, что внешностью она обладала посредственной, фигурой напоминала сильно откормленную лысую кошку, да и ни твердости характера, ни изворотливости своего отца не унаследовала, в связи с чем неизменно становилась центром сосредоточения насмешек и издевательств одноклассников. Молодые и борзые, только-только познавшие первые гормональные всплески, и неизменно возносящие себя над теми, кто, по их мнению, хоть в чем-то им уступает, дети издевались над девочкой каждый божий день, чему пришедший в учебное заведение в середине года Виктор был, по-началу, молчаливым свидетелем. Быть может таковым бы он и остался, не выйди, в определенный момент, данная ситуация из-под контроля.
А дело сложилось так - однажды вечером среди учеников их классов стало разлетаться отвратительное видео, в котором некоторые из одноклассников Виктора записывали на камеру то, как Луизу, после занятий, в какой-то подворотне сначала насильно раздевают до пояса, а после - забрасывают каким-то жиром, грязью и поносят “шлюхой”. Наутро, придя в школу с велосипедным насосом, Виктор, не вдаваясь в подробности, избил всех четверых зачинщиков, отправив надолго двоих из них в больницу.
Разбор полетов был хоть и недолгий, но безжалостный - отчислили всех пятерых, на учет поставили тоже. Джек, впервые в жизни оказавшийся на ковре перед директором за не свои промахи, не смотря на все аспекты ситуации, пообещал Виктору “шкуру с него содрать, если он еще хотя бы раз устроит что-то подобное”, ну а мистер Кабрера - назвал Виктора своим другом и сообщил, что отныне мальчишка может всегда на него рассчитывать.

Было уже почти четыре часа утра, когда Магвар, наконец-то, толкнул дверь бара на окраине города. В жарком, несмотря на льющий снаружи дождь, помещении, заволоченном сизым туманом сигаретного дыма, играла старая музыка в стиле кантри-рок, дрейфовали вперед-назад пьяные и не очень тела, звенели бутылки, стаканы и громыхала посуда. Несмотря на раннее утро среды, здесь было многолюдно и не ко времени шумно.
Притормозив на входе, чтобы снять с себя, стряхнуть и снова надеть черный легкий бомбер, Виктор следом подхватил скейтборд за деку, увернулся от какого-то покачивающегося, объемного и явно сильно нетрезвого тела, и прошел вглубь помещения, очутившись перед барной стойкой.
- Эй, - обратился он к бармену - худосочному мужичку с длинными сальными патлами, подвязанными банданой. - Можно мне ваш фирменный бургер, только без лука, и двойной Маклеодс Айла?
- Лет тебе сколько, мелюзга? - Не слишком-то приветливо отвечал бармен, не торопясь выполнять его заказ.
- Я от мистера Кабрера, - словно не слыша вопроса сообщил Виктор. - Можете ему сообщить, он в курсе.
- Лет тебе, говорю, сколько? - Все не унимался патлатый.
- Пятнадцать, - сухо отозвался Виктор и прежде, чем кто-то успел ему возразить - вытащил из кармана и положил на барную стойку искусно подделанные водительские права.
- Говоришь, ты с мистером Кабрера знаком? - Бармен подхватил его документы, скептически повертел их в руках, нисколько не скрывая, что он ни на секунду не купился на этот развод, а после крикнул какому-то ниггеру, что все это время молча стоял неподалеку. - Эй, Майк! - Он кивнул на Виктора как бы говоря “у меня тут проблемка”, но названный Майком лишь безразлично пожал плечами - несовершеннолетние сопляки в заведении его, как вышибалу, сегодня явно не занимали. - Что ж пацан, - бармен подхватил одну из бутылок, наполняя ее содержимым не самый чистый тумблер, предварительно опущенный на стойку перед Виктором. - С тебя тридцатка.
- Спасибо.
Расплатившись и забрав напиток, мальчишка скупо улыбнулся бармену, вновь подхватил пальцами скейтборд и, виляя между нетрезвыми телами, принялся искать свободное место, найдя его, в конечном итоге, в самом темном и самом душном углу бара. Он поставил виски на стол, прислонил доску к стене, скинул с себя промокшую куртку и в очередной раз потеребив мокрые волосы, забился в самый угол неудобного жесткого дивана и, чуть пригубив обжигающий маслянистый напиток с явным торфяным послевкусием, принялся ждать заказ.

обычный

Не так Барри Робинсон планировал провести этот день. Определенно, не так.
Закрывая глаза на то, что он повздорил со своим сменщиком и теперь был вынужден выполнять все доставки самостоятельно, эта история с девчонкой, хоть и тешила мнимые остатки его самолюбия, все-таки доставляла скорее проблемы, чем гордость за себя самого. Он отстал часа на три от расписания, которое и без этого наступало ему на пятки, потратил массу лишнего горючего, помогая вытащить увязшую в грязи карету скорой помощи, порядком перенервничал, ожидая прибытия полиции, и теперь обнаружил себя подписавшимся в роли волонтера на какие-то поиски, которые совершенно не входили в его планы.

Кряхтя в почти что в такт порыкивающему двигателю грузовика, добряк-Робинсон (речь тут идет вовсе не о его душевной доброте, а скорее о добротной окружности его живота) чиркал спичками, и чертыхаясь скорее по-привычке, чем испытывая реальную на то необходимость, пытался прикурить пожёванную папиросу. На приборную панель его старого самосвала был кинут распакованный, но не начатый сандвич, на соседнем сидении покоился открытый термос и небрежно брошенные рядом рукавицы, весь салон кабины был усеян раскиданными и распиханными по все щели бумагами (начиная от кассовых чеков на пончики Сэра МакВалла, заканчивая накладными на отгрузку товара), а в ногах валялись фантики.
Барри обильно потел, — что не добавляло ему ни привлекательности, ни свежести, а также весьма часто случалось с людьми, попавшими в стрессовую ситуацию, — постоянно поправлял свою глуповатую вязанную шапку и в перерывах между нервным сопением продолжал свои попытки отравить себя дозой никотина.

Он не был человеком смелым. Не был тем, кого можно было ставить в пример окружающим. Не был успешным. Вообще не был значимым. Отнюдь, ему скорее соответствовала характеристика пресмыкающегося передо всеми неудачника, которому чудом повезло ухватиться за стабильную и сравнительно прибыльную должность. Совсем не исключено, что вырасти Барри где-нибудь в Нью-Йорке, то он давно бы закончил свои дни в какой-нибудь сточной канаве, сказав кому-нибудь что-нибудь лишнее, или же не посмотрев по сторонам в дождливый мрачный день.
Отчасти даже удивительно, что такому, как он, выпала подобная честь.

К тому моменту, когда из ночной темноты его взгляд выхватил приближающиеся огоньки света, сигарета пришла в полную негодность, а от пота промок его аляпистый свитер. Барри выхватил самокрутку из губ, подался немного вперед и внимательно всмотрелся вдаль - среди густо сплетенных ветвей, обступивших узкую грунтовую дорогу почти вплотную, местами проглядывали вспышки света, словно кто-то вел мощный фонарик по невидимым волнам. Барри заметно напрягся (хотя, разумеется, разумом понимал суть происходящего) и крепко схватился своими мясистыми пальцами за затертую баранку руля.

- Едут. - Гаркнул он наконец-то, но потом, словно что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу и распахнул дверь кабины. - Едут! - Его взволнованный голос прокатился по небольшой опушке, площадка под стоянку на которой была буквально вымята в подлеске чем-то тяжелым, и явно не далече, чем пару часов назад. - Детектив Рафферти. - Объемное тело вывалилось из кабины вслед за головой. Борясь с одышкой, Барри Робинсон поспешил по размытой дороге немного назад: туда, где на такой же вымятой грузовиком площадке стояла в ожидании машина мистера Рафферти. - Сэр, они свернули от железной дороги, сэр. - Чуть поскользнувшись у задней двери, Робинсон грохнул своей пятерней по крыше легковушки (явно в попытке удержаться на ногах, а не из желания довести детектива-инспектора до инфаркта). - Еще минут пять и будут у нас.

смешной

Иногда так случалось, что Рамирез все-таки посещал школу и, порою, даже задерживался дольше чем на одном занятии. Бывало такое, конечно, редко, а закономерности никакой в этих посещениях не было, - так как совершалось оно скорее “от балды”, нежели основываясь на каких-то конкретных побуждениях, - но все-таки случалось.
Так было и сегодня - шел уже четвертый час занятий, а Хоакин, покамест, даже не планировал сбегать. Более того, он исправно делал вид, что ему интересно: сидел молча, смотрел вниз и не задавал никаких провокационных вопросов, - которые еженедельно служили причиной для общения с мистером Шеффалдом, - и, словом, вел себя едва ли не образцово-показательно.
А причина такого замечательного поведения крылась ниже, точнее - внизу. Вернее под партой. Буквально. Совсем.
Но - нет, то был вовсе не акт вожделения к своей левой и совсем не шокер у паха (хотя последнее, в каком-то смысле, уже ближе). Отнюдь.
Создавая видимость, словно он сосредоточенно конспектирует все, что пытается донести до собравшихся педагог, Хоакин тем делом так же сосредоточенно переписывался с некой Венди из списка контактов на айпэд.

Кстати о нем.
У Хоакина не было айпэда и, разумеется, в ближайшей обозримой перспективе оный ему не даже светил - по крайней мере до той поры, в которой он перестанет открывать “список лучших учеников школы” с конца.
И все же айпэд в его руках сейчас присутствовал - настоящий, немного потертый, однако вполне себе рабочий.

R.R.: я считаю, что ты очень горячая!
V.L.: прошу прощения?
R.R.: я считаю, что ты очень горячая, Венди!
V.L.:Ричард, ты напился?
R.R.: разве это что-то меняет?
Может быть у меня к тебе
есть чувства!
V.L.: Росс, у тебя все хорошо?
R.R.: нет! я хочу тебя!

- Где взял? - раздался шепот позади его уха.
Рамирез коротко обернулся и натянул на лицо самодовольную ухмылку.
- Места знать надо, - протянул он не громче одноклассника и чуть повел бровью. Удивление в тоне Джейсона польстило его самолюбию и он едва не пустился в рассказ о собственном утре, только новое сообщение в чате вернуло его в диалог.

V.L.: Мистер Росс, я ценю Вашу откровенность,
но боюсь подобные разговоры неуместны!
R.R.: почему нет? Венди! У меня есть к тебе чувства!
Я люблю тебя! Не будь жестока!

- Что за херню ты там пишешь? - Джейсон подался вперед, перегибаясь через парту и пытаясь заглянуть в планшет.
- Увидишь! - ответил Рамирез тихим, хитрым голосом.

V.L.:  Думаю, нам стоит прекратить этот разговор сейчас.
R.R.: Давай потрахаемся? У меня в лофте. Сегодня. После работы…

- Кто такой Росс? - Джейсон тянул шею подобно жирафу, что старается достать до самых верхних и сладких листьев на дереве.
- Мой старший брат, - небрежно бросил Хоакин. Кривя губы в усмешке, он выжидательно смотрел на айпэд.
- Это он дал тебе его? - Джейсон бросил беглый взгляд на учителя, который, в ту секунду, был глубоко поглощен своим объяснением.
- Пфф, ага, мечтай больше, - мальчишка тихо прыснул, - я утащил его, пока эта шпала волосатая отсыпается после ночной пьянки.

V.L.:  Почему ты не берешь трубку?
R.R.: Я не хочу, чтобы ты кричала на меня, Венди.
Я тебя люблю! Я хочу отношений! Хочу семью.
V.L.:  Возьми трубку, Ричард.

- А кто такая эта “Венди”?
- Да хрен ее знает. - Рамирез вновь бросил взгляд за спину, - может коллега какая-то, может просто какая-нибудь телка.
- А он че, реально ее любит? Этот твой брат или… - Джейсон резко замолк и коротко кивнул в сторону доски.
Рамирез повернулся как раз вовремя, чтобы поймать на себе взгляд учителя.
- Вы заняты чем-то более интересным, мистер Рамирез? - осведомился он критичным тоном.
- Что Вы, - выпалил Хоакин, - что может быть интереснее истории о том, как мошкара в желудке лягушки превращается в говно!
По классу волной прокатился смех. Он бы смолк мгновенно, если бы не Питер и Лора, которые на любую шутку Рамиреза всегда реагировали истерикой. Вот и сейчас, сидя за соседними партами, они поглядывали друг на друга и давились от смеха.
- Хватит! - зло гаркнул учитель. - Рамирез! Еще одно слово - и отправишься к директору! Я понятно изъяснился?
Мальчишка наигранно выпучил глаза и медленно сполз на стуле.
- Рамирез? - Мистер Билд сделал резкий шаг вперед. - Я понятно изъяснился?!
Но Хоакин лишь пуще вытаращил глаза и съехал по стулу еще ниже.
Лора, по щекам которой, к этому моменту, от смеха уже текли слезы, попыталась выговорить что-то вроде “вы же сказали ему молчать”,  но на деле ее речь превратилась в непонятный набор звуков, и в итоге, весь класс снова скатился в звенящую истерику.
В бессилии, которое, признаться, в обществе Хоакина настигало его регулярно, Билд лишь бросил ледяной взгляд на мальчишку и выждав минуту, дабы позволить детям перевести дыхание, попытался вернуться к своей лекции.

Удостоверившись, что он перестал быть объектом всеобщего внимания, Хоакин вновь опустил взгляд на экран планшета.

V.L.:  Возьми трубку, Ричард.
V.L.: Ты слышишь меня?
V.L.: Росс. Немедленно возьми трубку.
V.L.: Пожалуйста, зайди ко мне в офис,
когда соизволишь явиться на работу.
R.R.: Покажи сиськи?